Безымянный господь не придумал свой ад и рай, Но пока ты известных богов материшь от боли, Он дает тебе свет и со смехом кладет ладони На глаза твои, шепчет: Ну, кто? Угадай!
Предположим, однажды ему говорят: подъем! Объяснять нету времени, скоро поймешь и сам. И годами бок о бок, неделями лишь вдвоем, Идеальная стрижка, рубашка под стать трусам. Предположим, он храбрым солдатом сумеет стать, Не способным предать и готовым залезть в петлю, Лишь бы было не скучно хозяину с ним играть. Хотя слово хозяин обоим не по нутру.
Предположим, он знает, когда его мальчик пил, Станет легче плечам, если просто стянуть пальто. И губам его поцелуй – как побочный скилл: Вроде можно, но жизненно важно уметь не то.
Этой ночью отчаянно сложно не раствориться В пустоте без границ, удержаться и не напиться, Когда сердце (живое ещё) бьётся вольной птицей, Что которые сутки не может освободиться.
Я пишу тебе сотни и тысячи рваных строчек, Заполняет пространство бумаги корявый почерк. Может, это удел обреченных и одиночек - Умирать раз за разом в холодных оковах ночи.
До тебя не добраться ни вброд, ни в моторной лодке. Мои мысли развратны до дрожи, но речи кротки, И я знаю, что внешне похожа на идиотку, Когда слышу ласкающих слух интонаций нотки.
Я хожу по квартире как зомби едва живая, И черта, за которой врачи уже не спасают, Для меня позади. Если ангелы всё ж бывают, То тебя, мой красивый, мне выписали из рая.
Боженька всемогущий, в ладонях держащий Землю, Мне не хочется дергать тебя, когда люди дремлют. Я нечасто с тобой говорю, еще реже внемлю, Но, прошу, пусть он будет здоров, мой красивый Эндрю.